Самоваров не мог, конечно, знать масштабов внезапно развернувшейся телевизионной карьеры Баранова, но видел «Утро доброе» и остался доволен: такого нельзя было не заметить. Оставалось только ждать реакций и, возможно, возмездия. Он решил не опаздывать и явился в музей вовремя, в сладко-сосущем предвкушении событий.

Вера Герасимовна первой бросилась к нему. Она тоже была в возбуждённом и праздничном настроении.

— Коля! У нас мафия! — без предисловий заявила она.

— Какая мафия? — делано удивился Самоваров.

— Михаил Михайлович Баранов только что выступал по телевидению. Мафия хочет выкрасть наше курганное золото и серебряный киот, — сообщила потрясённая новостями Вера Герасимовна. — Она приехала с какого-то острова, где живут сплошные бандиты! С Сицилии, кажется. Знаешь, Коля, я сразу поняла, когда бедного Сентюрина убили, что дело нечисто. Что здесь замешаны международные круги. Ты знаешь, ведь ночью и трубу прорвало в бухгалтерии! Это всё их работа!

Самоваров рассеянно покивал головой. Он ждал более серьёзных последствий, чем труба. Ему хотелось видеть Ольгу и Асю. Первую он мельком встретил в отделе живописи: она вела экскурсию и казалась побледневшей и озабоченной. Только казалась? Между тем возмездие приближалось. В дверь самоваровской мастерской заглянула секретарша Лена, привнесённая в музей Оленьковым из его прежней фирмы, очень стройная и чрезвычайно редко появлявшаяся на работе. Лена сказала тем официальным потусторонним голосом, какие бывают у автоответчиков точного времени:

— Зайдите срочно к Борису Викторовичу.

Самоваров зашёл и обнаружил в кабинете некое тревожно смолкшее при его появлении собрание. Помимо самого Оленькова, тут сидели непроницаемая Ольга и рассеянная Ася. Из музейных ещё почему-то присутствовал Денис Богун, смотритель залов живописи. Он сидел, правда, скромно у стеночки, глядя куда-то поверх сейфа и тяжело раскинув огромные мясистые ляжки. Денис, как и Лена, прибыл с Оленьковым из одной из прежних жизней руководителя и был особенно близок шефу. Отдельно, в лучших креслах, восседали вчерашние деятели из департамента — жирный молодой человек и дама. Сегодня дама была не в розовом, а в мрачно-синем пиджаке, и мешки под её глазами, кажется, ещё больше набрякли.

— Вот он, полюбуйтесь! — жёлчно воскликнул Оленьков. Он отличался очень горячим нравом и теперь с трудом сдерживался.

Самоваров любезно раскланялся с присутствующими и хотя сообразил, что вызван «на ковёр», сделал невинный вид и как ни в чём не бывало уселся на крайний стул, который всегда занимал во время летучки.

— Нет, вы поближе, поближе устраивайтесь! — воскликнул Оленьков, падая в своё вращающееся кресло. — Вам многое придётся нам сейчас объяснить!

Самоваров удивлённо поднял брови.

— Не прикидывайтесь младенцем, — раздражённо заявил Оленьков и заёрзал в кресле. — Вы знаете прекрасно, о чём я говорю! Об этой возмутительной передаче!

— Вы имеете в виду «Про это» на НТВ?

Самоваров, похоже, перебрал, потому что встрепенулась дама:

— По-моему, над нами издеваются.

Департаментский жирняй, самый рассудительный из всей компании, пояснил:

— Мы имеем в виду выступления… совершенно безответственные выступления в утренних программах некоего Баранова. Нам стало известно, что его дикие нападки на музей инспирированы нами.

«Ага, молодчага Баранов, не и одну, значит, передачу сумел пролезть», — подумал Самоваров и совсем взбодрился.

— И что вы хотите от меня услышать? — спокойно спросил он.

— Как что! Как что! — снова подпрыгнул в кресле Оленьков. — Вы мараете репутацию музея! Вы клевещете! Вы срываете важнейший международный контакт в области культуры! Как вы после этого собираетесь здесь работать?

Самоваров пожал плечами. Зашевелилась дама и снова грозно спросила:

— Откуда взялись все эти бредни? Вы интриган! Вы такого насочиняли, что губернатор… Да что губернатор, весь город шумит!

— Я ничего не сочинял, нигде не выступал и никого не будоражил, — спокойно ответил Самоваров.

У Оленькова в глазах затеплилась надежда.

— Значит, это всё опять барановские штучки? Он вечно носится со своими бляшками и никому не даёт житья. Совсем сбрендил.

Неожиданно возмутилась Ольга:

— Михаил Михайлович Баранов — доктор исторических наук, известный учёный. Говорить о нём в таком тоне нехорошо…

— Какой там учёный! Вы не специалист в археологии! — взвился Оленьков. — У вас даже искусствоведческого образования нет, пед один. Вы можете только дать моральную оценку поступку Баранова, а она однозначна.

— А вы вообще гидравлик, — с детской запальчивостью отрезала Ольга.

А я и даю моральную оценку! вопил Оленьков. Только моральную!!!

— Друзья! Друзья! — привстал, воздев руки к небу, жирняй. — Не надо ссориться! Не надо морали! Не надо о гидравлике! Не о том же речь! Даже не о том, что наговорил этот Баранов. Наша задача совместными усилиями дезавуировать его выступление и спасти ситуацию. Думаю, господин Самоваров понимает, что его долг — помочь родному музею.

— Чем я могу помочь? — вежливо поинтересовался Самоваров.

— Как чем! — вскипел Оленьков. — Надо стреножить Баранова, прекратить его болтовню в эфире, а главное — объяснить общественности, что все его разоблачения — бред сивой кобылы, а ему самому место в жёлтом доме!

— Ну, знаете… — Ольга снова нахмурилась.

— Знаю! — не сдавался Оленьков. — И вы знаете не хуже меня, какой это вздорный, скандальный тип. Просто старый сплетник, прикрывающийся научным званием и былыми заслугами!

Жирняй осторожно потрогал Бориса Викторовича за плечо небольшой пухлой рукой:

— Бога ради, давайте что-то решать. Думаю, надо поступить так: вы, Борис Викторович, едете сейчас срочно на телевидение опровергать выступление Баранова, а господин Самоваров возьмёт на себя многоуважаемого учёного, объяснит ему, что он ошибается, что никакой опасности нет, — в общем, переубедит. Раз он имеет такое на него влияние… Я вижу, господин Самоваров и сам не рад, что так всё обернулось. Если он возьмёт на себя труд…

— Не возьмёт, — преспокойно ответил Самоваров.

— Но почему?

— Потому что это правда. — Самоваров невозмутимо посмотрел на окружающих. — То, что говорит Баранов, — правда.

— Да какая правда? Что мафия собирается ограбить музей? Что принимающий выставку уважаемый деятель европейской культуры…

— Никакой он не деятель, — перебил жирняя Самоваров, — и никем не уважаемый. Жулик он, правда, очень крупный. Известный европейский торговец крадеными предметами старины. Подозреваемый полицией Италии и Швейцарии поставщик фальшивок коллекционерам, не желающим раскошеливаться на солидных аукционах. Спекулянт русскими иконами. Мало?